Апокалипсис (не) сегодня, или российские ядерные угрозы в Украине. Часть 1
Почти ровно шестьдесят лет назад, в октябре 1962 года, разразился кубинский кризис. Выступая в четверг, 6 октября 2022 года, на встрече с донорами, поддерживающими кампанию Демократической партии в процессе довыборов в Конгресс, президент Байден (Biden) заявил, что „впервые после кубинского кризиса мы столкнулись с ситуацией, которая напрямую угрожает применением ядерного оружия, если траектория событий останется неизменной”. Стоит отметить, что Байден имел в виду ситуации, когда ядерное оружие могло быть применено не в ходе непреднамеренной эскалации (т.е. как, например, в ситуации которая имела место в ходе учений НАТО Able Archer 83), а в момент, когда до этого может дойти в результате структурных факторов.
Байден заявил, что он „очень хорошо знает Владимира Путина”, добавив, что президент Российской Федерации „не блефует, когда говорит о возможном применении тактического ядерного, химического или биологического оружия”, особенно перед лицом слабости, продемонстрированной российскими вооруженными силами на поле боя. Это, в свою очередь, означает, что США „стоят перед трудными решениями относительно конфликта в Украине” — и хотя США „продолжат поддерживать Киев”, они „должны рассмотреть пути выхода” из конфликта для России. Какой способ может выбрать Путин, какой «съезд с дороги» („off—ramp”) ведущей к дальнейшей эскалации конфликта, или для прекращения конфликта так, чтобы „не только не потерять лицо, но также и не потерять власть в России”? Стоит отметить, что — по крайней мере, исходя из публичных заявлений — Байдена в меньшей мере беспокоит стратегическое положение России, а в большей — индивидуальные расчеты Владимира Путина относительно сохранения им своей политической позиции. Это важное замечание, поскольку, по мнению автора, сложно найти стратегическое оправдание применению Россией ядерного оружия на современном этапе конфликта. Не похоже, чтобы это могло помочь России добиться какого-либо политического успеха в ходе войны в Украине; в некоторых крайних случаях можно представить себе, что Россия «выиграет войну» в результате применения ядерного оружия, но очень сложно набросать сценарий, при котором Кремль благодаря этому выигрывает мир.
Угрозы асимметричной эскалации с применением ядерного оружия сопровождают российскую политику не только с начала войны в Украине, и даже не с момента ее агрессии против этой страны в 2014 году, но более или менее формально формулируются со времени образования России как наследника СССР. В некотором смысле они отражают осознание Кремлем своей слабости в сегменте конвенциональных вооружений по отношению к НАТО. Как таковые, они являются каноническим примером поведения государства, столкнувшегося с потенциальным противником, имеющим преимущество в конвенциональных возможностях. Стоит помнить, что концепция, характеризующаяся подобной механикой, использовалась также и в НАТО, который применял доктрину гибкого реагирования (flexible response). Как утверждают Кофман (Kofman) и Финк (Fink), акцент, который Российская Федерация делает на роли ядерного оружия в управлении эскалацией, уменьшался с ростом конвенционального потенциала, но, при этом, оставался неотъемлемым элементом такого управления.
Так что, как утверждают Финк и Кофман, хотя порог применения NSNW (ang. non-strategic nuclear weapons,нестратегическое ядерное оружие) был перенесен на более высокие ступени эскалационной лестницы, связанной с попыткой завершения конфликта в региональном масштабе, этот фактор по-прежнему присутствует в российском мышлении — и что не менее важно, в российской стратегической коммуникации с Западом. Совершенно очевидно, что если бы Россия решила применить ядерное оружие в Украине, то она применила бы в первую очередь нестратегическое ядерное оружие. Для упрощения предположим, что для первого применения в ходе войны в Украине Россия не будет использовать ресурсы (боеголовки и средства доставки), включенные в последний действующий договор об ограничении вооружений (New START). Таким образом не были бы использованы наземные, морские и военно-воздушные ресурсы, которые в совокупности составляют российскую стратегическую ядерную триаду. Однако помимо стратегической ядерной триады Россия располагает ресурсами, которые на практике образуют «нестратегическую ядерную триаду», состоящую из арсеналов наземного и морского базирования, а также авиационного компонента.
Практически перед началом войны — 19 февраля — россияне провели испытания гиперзвуковых ракет; через три дня после ее начала Владимир Путин объявил, что ядерные силы Российской Федерации приведены в повышенную боеготовность. В последующие месяцы ряд бывших и действующих представителей российской администрации (в том числе Дмитрий Медведев, Сергей Лавров, Рамзан Кадыров, посол России в Великобритании Андрей Келин) публично высказывали мнение о том, что Кремль может применить ядерное оружие. И хотя эти заявления вызвали озабоченность на Западе — и широко обсуждались — они не изменили курса политики США и не стали катализатором таких выступлений, как недавняя пресс-конференция Джо Байдена. Последние недели оживили дискуссию о возможности эскалации конфликта в Украине до уровня применения ядерного оружия. Причиной этого стали, как представляется, референдумы, проведенные Россией, и последующая аннексия части территории Украины, эффективные контрнаступательные действия украинских войск, а также все более явное отсутствие реалистичной теории победы российских войск, и корреспондирующие этому фактору действия Москва, такие как объявленная 21 сентября мобилизация, которая некоторыми экспертами воспринимается как нарушение своеобразного общественного договора с российским обществом („вы не вмешиваетесь в наши дела (т.е. не участвуете в политической жизни), мы не вмешиваемся в ваши (государственное вмешательство в общественную жизнь граждан”).
Логика поведения россиян кажется простой: после состоявшихся в сентябре этого года референдумов о присоединении четырех областей Украины, сначала Владимир Путин, а затем Дмитрий Медведев озвучили возможность применения Российской Федерацией ядерного оружия в целях защиты своей территории. Следует также отметить, что в своем выступлении 21 сентября Путин заявил, что „при угрозе территориальной целостности нашей страны, для защиты России и нашего народа мы, безусловно, используем все имеющиеся в нашем распоряжении средства. Это не блеф. Граждане России могут быть уверены: территориальная целостность нашей Родины, наша независимость и свобода будут обеспечены, подчеркну это ещё раз, всеми имеющимися у нас средствами. А те, кто пытается шантажировать нас ядерным оружием, должны знать, что роза ветров может развернуться и в их сторону”. 30 сентября Владимир Путин подписал указ, закрепивший формальное аннексирование указанных территорий.
Это яркий пример стратегии fait accompli (свершившийся факт) – который на самом деле не свершился, поскольку следует помнить, что Россия присоединила к своей территории области, которые она не контролирует, или которые она захватила в течение последних месяцев в ходе агрессивной войны — и пытается зафиксировать эти достижения при помощи ядерных угроз. Угрозы применения ядерного оружия должны были бы заставить Украину прекратить наступательные действия и открыть России путь для переговоров. Трактуя земли, аннексированные в результате незаконных референдумов (включая территории, неподконтрольные российским силам), как свои, Россия пытается продемонстрировать правдоподобность вероятности применения ядерного оружия в их защите, посредством создания доктринального обоснования. Аннексия Россией части территории Украины означает, что возможное применение ядерного оружия будет иметь место не в ходе агрессивной войны, а в целях защиты собственной территории, что предположительно делает его более приемлемым.
Часто повторяющееся мнение указывает на то, что россияне могли бы быть готовы применить ядерное оружие при ведении боевых действий на их территории, поскольку такая ситуация соответствовала бы дефиниции «экзистенциальной угрозы» российскому государству; повторяемые российским политическим руководством после оккупации Крыма угрозы (Лавров в 2014 г., Путин в 2015 г.), как представляется, еще больше подтверждают вероятность этой политики. В статье 4 декларативной доктрины России о ядерном оружии («Основы государственной политики Российской Федерации в области ядерного сдерживания»), опубликованной в июне 2020 года, говорится, что „Государственная политика в области ядерного сдерживания… гарантирует защиту суверенитета и территориальной целостности государства, сдерживание потенциального противника от агрессии против Российской Федерации и (или) ее союзников, а в случае возникновения военного конфликта — недопущение эскалации военных действий и их прекращение на приемлемых для Российской Федерации и (или) ее союзников условиях”. В свою очередь, пункт г) статьи 19 упомянутого документа указывает „агрессию против Российской Федерации с применением обычного оружия, когда под угрозу поставлено само существование государства” в качестве одного из потенциальных условий, определяющих возможность применения Россией ядерного оружия.
Зачем России применять ядерное оружие в Украине и каким образом?
Ответ на вопрос, с какой целью Россия могла бы использовать ядерное оружие в ходе войны в Украине, имеет решающее значение, так как он может определить способ его применения. Помимо использования ядерного оружия для получения преимущества на поле боя (что может быть проблематично, учитывая характеристику конфликта, в котором украинские силы рассредоточены и поэтому не представляются идеальной целью для ядерной атаки), россияне могли бы использовать его для достижения двух целей:
а) достижение эффекта сдерживания для стран, поддерживающих военные действия Украины (прежде всего стран НАТО, в частности США, Польши и Великобритании);
б) достижение эффекта принуждения Киева к согласию на прекращение конфликта на приемлемых для Москвы условиях.
Разница между сдерживанием союзников Киева, приводящим к ограничению или полному отказу Запада от поддержки дальнейших украинских военных усилий, и, возможно, попытками убедить украинцев вступить в мирные переговоры, и прямым принуждением Киева к согласию на переговоры со стороны россиян, является принципиальной. Это также влияет на то, как россияне могли бы использовать ядерное оружие.
Различие между угрозами сдерживания (deterrent threats) и угрозами принуждения (compellent threats) было представлено Шеллингом (Schelling) в его книге «Оружие и влияние», изданной в 1966 году. Сдерживание, утверждает Шеллинг, обычно является пассивным и направлено на то, чтобы противник не предпринимал каких-либо действий; принуждение носит наступательный характер, и его цель — собственно принуждение — к каким-то активным действиям со стороны противника. Было бы банальностью утверждать, что факт обладания Россия ядерным оружием, и угрозы его применения, регулярно повторявшиеся с начала войны, почти наверняка были фактором, который сдерживал готовность Соединенных Штатов, и даже Польши, к более активному участию в конфликте. Таким образом, Россия успешно сдерживает США и страны НАТО от интервенции, в том числе, если не в первую очередь, благодаря обладанию ядерным оружием. Следует также помнить, что изначально американцы не были готовы предоставлять Киеву передовые системы вооружения, и это отношение поэтапно менялось по мере того, как украинцы продолжали добиваться очередных успехов на поле боя; некоторые читатели, возможно, еще помнят достаточно абстрактные дискуссии об «оборонительном» и «наступательном» видах вооружения. Однако до сегодняшнего дня Вашингтон все еще не предоставляет Украине виды вооружений, которые могли бы позволить ВСУ атаковать цели на территории Российской Федерации (такие, например, как ATACMS). Украинцы прекрасно осведомлены об опасениях американцев; согласно информации, недавно обнародованной CNN, Киев намерен был предложить в обмен на поставку более совершенных систем вооружения предоставление Вашингтону права наложения вето на любую цель, по которой украинцы захотят нанести удар.
Важный вопрос заключается в том, могут ли россияне в своих калькуляциях исходить из того, что их угрозы позволят им эффективно сдерживать Запад (в первую очередь США, но также и Польшу, как две ключевые страны для поддержания украинских военных усилий) и лишенная поддержки Украина будет готова начать мирные переговоры с Кремлем. Если Москва будет исходить из такого предположения, то она может рассчитывать на то, что одна лишь демонстрация решимости, в виде готовности применить ядерное оружие, или очень ограниченное его применение, заставит Вашингтон счесть целесообразным ограничить поддержку Украины и/или оказать давление на Киев в целях создания благоприятного отношения к мирным переговорам.
Похоже, что коммуникация исходящая из Москвы, типа утечки информации относительно перемещений «ядерного поезда», касается как раз этого типа стратегической сигнализации. Хотя большинство комментаторов видят в этом лишь демонстрацию способностей, что скорее свидетельствует о «размахивании шашкой». Однако стоит отметить, что это действие имеет еще один потенциальный эффект: перемещение боеголовок и возможная их установка на средства доставки может привести к тому, что цепочка управления и принятия решений об их потенциальном применении может стать более децентрализованной. А даже если этого не произойдет, то опасность случайного их использования — и, следовательно, случайной эскалации — заметно возрастает. Если предположить, что упомянутые сообщения верны, это действие может также сигнализировать о готовности России принять риск случайной эскалации. Как отмечает Дима Адамский (Dima Adamsky), в случае с ядерным оружием мы имеем дело с обратным проявлением традиционного для российской стратегической культуры феномена, заключающегося в «опережении» стратегической мыслью тех возможностей, которыми в настоящее время обладает Россия. Вместо этого возможности, разработанные Российской Федерацией для нестратегических ядерных вооружений, предшествуют доктринам их применения. Следовательно, „российская стратегическая непоследовательность может сыграть дестабилизирующую роль, поскольку увеличивает вероятность непреднамеренной или случайной войны. Доступность нестратегического ядерного оружия на ранней стадии конфликта, неясные процедуры делегирования права его использования, применение средств доставки двойного назначения и необязательные доктрины делают потенциальные ошибки в восприятии намерений и недоразумения особенно опасными”. Стоит также привести недавние слова Алексея Арбатова, который заявил, что отличие нынешней войны от кубинского кризиса в том, что первый длился несколько дней, а война в Украине длится уже семь месяцев. Таким образом, риск „непредвиденных событий, ведущих к эскалации” увеличивается с каждым днем, становясь „очень высоким”. Другими словами, Арбатов указал на риск непреднамеренной эскалации.
Если целью российских угроз является сдерживание Запада, то можно представить, что, преследуя эту цель, они решатся на поэтапную эскалацию, начиная с сигнализаций, подобных недавно обсуждавшемуся прохождению «ядерного поезда», далее — передислокация нестратегических ядерных боеприпасов из центральных хранилищ и установка их на развернутые средства доставки. Следующим шагом, вероятно, будет демонстрационное применение ядерного оружия, такое как ядерные испытания, удары в нейтральных водах или по ненаселенным районам Украины (или на территориях, незаконно аннексированных Москвой), и, наконец, по группировкам украинских войск.
Действуя таким образом, россияне реализовывали бы постулаты доктрины «эскалации в целях де-эскалации» (escalate to de-escalate), надеясь, что удастся эффективно сдерживать союзников Украины еще до фактического применения ядерного оружия. Такого рода шаги России связаны как с риском непреднамеренной эскалации, так и с непременно последующей всеобщей озлобленностью, которая обрушится на Россию в результате фактического применения ядерного оружия и превратит ее в изгоя. Механизм, эксплуатируемый доктриной ядерной де-эскалации, то есть угроза асимметричной эскалации до уровня применения ядерного оружия в ходе конвенционального конфликта, направлен на манипулирование риском неконтролируемой эскалации, прежде всего в отношении Соединенных Штатов. Следует, однако, отметить, что в случае с Украиной, страной, не являющейся членом НАТО и не охваченной гарантиями США, достижение таким путем намеченного эффекта (прекращение конфликта на условиях, удовлетворяющих Москву) далеко не факт. Американцы могут например подумать — особенно с учетом продолжающегося активного сопротивления Украины, — что прекращение помощи Киеву или принуждение его к согласию на мирные переговоры нанесет серьезный ущерб доверию к США со стороны союзников. Угрозы — если они были бы направлены относительно США, могли бы быть эффективными только в том случае, если Соединенные Штаты решили бы немедленно прекратить помощь Киеву в ведении войны, но и в этом случае стоит помнить, что в ходе контрнаступлений в Херсонской и Харьковской областях ВСУ удалось захватить значительное количество военной техники, в том числе сотни танков и большое количество боеприпасов, оставленных отступающими российскими подразделениями. Таким образом, даже потеря или существенное ограничение поддержки Запада может не означать, что Украина немедленно лишается возможности продолжать контрнаступательные операции.
